Небо затянули тучи, хмурые, свинцовые и тяжёлые. Затянуть – затянули, но проливаться дождём не спешили, так и зависли. А жаль – дождь не помешал бы. Сколько его уже не было, месяц, два, три? Воды – и той нет. Некстати вспомнился Брагинский, довольно смеющийся над собственной шуткой, почему воды в кране нет.
Некстати, всё некстати, всё не так. Не так видела Израиль свою жизнь много лет назад, когда на весь мир объявляла о своей независимости, когда за одним плечом у неё стоял Англия, а за другим Америка, когда Германия долго и упорно приносил извинения, когда Россия, и тот, радостно её поздравлял. Меня любят, меня будут любить, меня ценят! Не любили и не ценили разве что арабские соседи, те сразу объявили войну. После войны к «меня любят, меня ценят» добавилось «меня боятся». Но радостные европейцы всё равно продолжали восхищаться и поздравлять, разве что, уже без участия России. Они откалывались постепенно, после каждой победы радостных светлых лиц вокруг становилось всё меньше, они отдалялись. Сперва нейтрально, а затем, уже в своей благополучной Европе, они раскрывали рты и кричали об израильской несправедливости и жестокости. «Идиоты! – хотелось закричать им в ответ. – Разве не вы совсем недавно радовались тому, что я свободна и независима? Тому, что я чудом выжила в вашей, европейской войне? Не вы ли осуждали Германию, который чуть меня не убил? Так что же вы недовольны сейчас, разве не видно, не понятно, что меня снова хотят уничтожить? Что я снова борюсь за выживание?» Им было непонятно. Чем дальше, тем более непонятно. Выстроенные в ряд на книжной полке фотографии иллюстрировали это отлично – на нескольких последних мелькали Англия и Германия, но дела европейцев сосредотачивались в Старом свете, и с последней фотографии с Израилем вместе улыбался только Америка.
Израиль сидела, положив ноги на стол, и нервно курила. Непосредственных столкновений с соседями в последнее время не было, но это не успокаивало, а скорее напоминало затишье перед бурей. За последние несколько лет они не раз устраивали беспорядки, но, большей частью, между собой. Сейчас успокоятся, а за кого возьмутся дальше – понятно. Ладно, сколько войн выиграла – и сейчас выиграю. И тут же поправила себя: «Если не вмешается Европа». А Европа может вмешаться, ведь чем дальше, тем громче заявляет об израильской военной агрессии.
Три дня назад она ходила к Стене Плача, долго стояла, упёршись в камень руками и лбом, и просила, умоляла о помощи. А два дня назад проснулась от назойливой трели телефонного звонка – звонил Америка.
Странностей в американском звонке было две: во-первых, Америка звонил из Варшавы, во-вторых, говорил скорее встревожено, чем жизнерадостно. Суть звонка была проста: Америка послезавтра будет в Тель-Авиве.
Вопросы возникли немедленно и в огромном количестве. Что Америка забыл в Старом свете? В последнее время он там нечастый гость, видимо, что-то серьёзное. Чем он встревожен? Обычно, даже в напряжённое время, Америка сохранял свойственную ему жизнерадостность – что-то серьёзное вдвойне. Почему сразу из Варшавы он отправится в Тель-Авив? К чему такая спешка?
По телефону Америка отвечать отказался – но это, в общем, понятно, окружающим совершенно не обязательно знать о его планах.
Предстоящий визит не мог не радовать. Ну и что, что неожиданно? Америка вообще полон сюрпризов и неожиданностей. Большей частью, приятных, но в этот ли раз? Что произошло такого, что он спешно сорвался с места и рванул сначала в Европу, а потом на Ближний Восток? Ответ мог дать только он сам, а потому Израиль сидела и терпеливо ждала, курила сигарету за сигаретой, размышляя о том, что долгожданная помощь, лучший друг и союзник прибудет совсем скоро. Кто, как не Америка, поможет ей с неспокойными соседями и успокоит жаждущих непонятной справедливости европейцев! Они всегда умели договариваться, всегда были союзниками, Америка – единственный, кому Израиль доверяет почти полностью.
В дверь постучали. Своей молниеносной реакцией Израиль гордилась совершенно не зря: считанных секунд ей хватило, чтобы сбросить со стола ноги, затушить сигарету, вскочить на ноги и направить на дверь пистолет. А затем хлопнуть себя по лбу и опустить оружие: соседи бы не стучали. До двери Израиль почти бежала – редко, но южный темперамент ещё брал верх над холодностью и расчётом, рывком распахнула дверь и крепко обняла вошедшего:
- Шалом! Как же я рада, что ты приехал!

Он приехал, он помнит, он по-прежнему со мной. Она с трудом заставила себя разжать руки и пропустить Америку внутрь. Он оглядывался, поправлял очки, рассеянно ходил по комнате и говорил. Про непонятное секретное задание, про её соседей, ещё про что-то. Голда слушала внимательно и слышала каждое слово, но вникнуть в суть не могла – слишком обрывочно, нервно и так непохоже на себя самого изъяснялся Америка. Он бывал разным: серьёзным и наплевательски-спокойным, миролюбивым и агрессивным, расчётливым и эмоциональным. Израиль помнила его самым разным, но никогда не таким: вымотанным, уставшим, растерянным. Она привыкла видеть его подростком, уже почти выросшим, но всё ещё переполненным идеалами. Подростком талантливым, многое понимающим, но всё же не выросшим и вечно активным и жизнерадостным. Сколько она его помнила, Альфред всегда улыбался, и, нет, это вовсе не было идиотизмом, который видели все остальные. Понимая всю несправедливость этого мира, он умел оставаться оптимистом, он свято верил в светлое будущее, он делал его и искренне расстраивался, когда это не удавалось. Ей нравилось. А сейчас кто-то стёр с лица Америки эту улыбку, вечный символ надежды, что мир будет справедливым и счастливым.
- Прости...  Я могу присесть? Устал.
Израиль почти до крови прикусила губу: сколько она размышляла о душевном состоянии Америки, пока он нервно ходил или стоял на месте.
- Мог и не спрашивать… Садись, конечно, - она подвинула на диване подушки и кивнула Америке, - расслабься. Выпьешь?
Она двинулась к полке, где были расставлены бутылки, самые разные, на любого гостя, на любой случай.
- Тебе как, Бурбон, как обычно? Или, наоборот, просто кофе? Хотя, какой у меня кофе после Европы, там его делать умеют, а у меня только растворимый, да и тот – так себе. Так что, Бурбон со льдом?
Она наливала виски, поставив стаканы на полку того же шкафа, прямо здесь и сейчас – не до излишеств и красоты. Потом, там же, опускала в стаканы лёд, не переставая говорить:
- Ты спрашивал о соседях, знаешь, они молчат, такие спокойные пока. Прямо страшно становится. Я же их знаю, помолчат, подготовятся и нападут. Я чувствую войну, понимаешь, я же всю жизнь воюю, так или иначе: то восстаю, то подавляю восстания, то выжить пытаюсь. Они сейчас разберутся друг с другом и нападут, я уже даже готова. Я же параноик. Вот ты постучал в дверь, я схватилась за оружие сразу, без размышлений, потом только поняла, что это ты. Знаешь, Ал, я даже сплю с пистолетом под подушкой, слышу шорох, просыпаюсь и стреляю в дверь, а это сквозняк, смешно, правда?
Израиль поставила стаканы на столик, села напротив Америки и закурила.
- Меня не особенно пугают соседи, по крайней мере, что с ними делать, я знаю. Они сильны на словах, а воевать не умеют. Меня пугает другое.
Она затушила только начатую сигарету и разогнала рукой дым. Потом перегнулась через стол и накрыла руки Америки своими:
- Ты сам на себя непохож, ты совершенно вымотан, мне страшно подумать, сколько ты не был дома, ты отправился в Европу не просто так, так ведь? Что случилось? Что с тобой? Что происходит в Европе?

Почему я поддерживаю тебя, Альфред? Почему не считаю тупым и подлым животным? Почему всегда буду на твоей стороне? Потому что у нас общие интересы, общие враги, общие цели. Потому что ты поддерживаешь меня.
- Ты помнишь меня после войны, после последней мировой, я имею в виду? Мне было всё равно, что она закончилась, у меня не было сил, я умирала. Меня спас ты. Ты вытащил меня из развалин концлагеря, ты лечил мои раны, ты протянул мне руку помощи, поставил меня на ноги. Это ты привёз меня сюда. Ты всегда был рядом со мной.
Она перевела дух, сделала глоток виски и продолжила:
- Твоя монополия на демократию даёт мне право на жизнь. Не будет тебя – меня убьют очень быстро.
Абсолютная голая правда, которую Израиль никогда не скажет никому кроме Америки. Будет уходить от ответа, скажет что-нибудь про выгодное военное и экономическое сотрудничество. Всё гораздо серьёзнее: Америка не просто друг, дружба с которым взаимовыгодна, Америка – гарант жизни Израиля.

Известья из Европы не могли не настораживать. Америка, конечно, мог сколько угодно говорить, что всё в порядке, но это, скорее всего, попытка убедить самого себя. Ничего не в порядке, и предстоящие русско-германские переговоры, направленные против Польши, - тому прямое подтверждение.
Израиль хорошо помнила Польшу: до того, как у неё появился свой дом, она часто и подолгу жила у поляка. Последний раздел Польши она тоже помнила отлично: так же сговорившиеся  Германия и Россия, с двух сторон ворвавшиеся в дом Польши, ничего не понимающий Феликс, хлопающий глазами и несвязно поминающий Англию и Францию, которые обещали помочь. Тогда Польша был товарищем по несчастью, хуже, чем ему, пришлось только ей. Не задумываясь, почти автоматически, она потёрла предплечье правой руки – там, под одеждой, глубоко въевшиеся в кожу цифры, серийный номер, вечное, непроходящее воспоминание о годах боли и ужаса.
- Этого нельзя допустить. Ни в коем случае нельзя допустить очередного передела Европы. Однажды ты уже остался в стороне и помнишь, что из этого вышло.
С другой стороны, делать первый шаг рискованно. Предположим, даже получится сорвать предстоящие переговоры. Но где гарантия, что Россия и Германия не решат встретиться снова? Что при этом они не позаботятся о конспирации больше, чем в этот раз? Не уж, пусть встретятся. По крайней мере, станет известно, чего именно хочет Германия и что он готов предложить взамен.
- Но ты прав, надо дать Людвигу вытащить свой козырь. Тогда будет понятно, чем его бить.
Свой козырь у Израиля был, и заключался он в непростых взаимоотношениях с Германией. Если переговоры с Россией пройдут успешно и раздел Польши станет делом решённым, Израиль поддержит поляка. Можно съездить в Варшаву и заключить с Феликсом договор, не столь важно о чём, но обозначить в нём немедленную израильскую поддержку в случае любого вооружённого нападения на Польшу. Таким образом, в случае раздела Германия будет вынужден идти на военный конфликт с Израилем. Даже если Европа спокойно проглотит уничтожение Польши, войны между Израилем и Германией не допустит никто: все ещё очень хорошо помнят Вторую мировую.
Впрочем, конфликт с Людвигом очень нежелателен. Стоило бы постараться обойтись без него: из всех европейцев он наиболее силён, но при этом лоялен по отношению к Израилю. Променять молчаливую поддержку Людвига на открытую конфронтацию, ещё сильнее подтолкнуть его к союзу с Россией – перспектива малоприятная. Вот если бы столкнулись интересы Германии и России!
- Ты считаешь, что идея раздела Польши принадлежит Пруссии?
Это может помочь делу. Польша для Пруссии, конечно, один из главных раздражителей, только вот есть вещи, которые для Пруссии важнее. Кёнигсберг, к примеру.
- Почему он тогда не начинает со своей старой столицы?

Теперь она видела перед собой почти прежнего привычного Америку. Америку, непривыкшего задумываться, бросавшегося с места в карьер, готового на любые авантюры. Пригласить Израиль в НАТО – да половина членов союза с ума сойдёт от такой перспективы! Вечно воюющее государство в центре, в самом оплоте борцов за мир! Предложение в стиле Америки: «Да гори оно всё огнём!» Хотя, стоит отметить, предложение очень выгодное. Пожалуй, для Израиля даже в большей степени.
Половина европейцев, конечно, сойдёт с ума, зато вторая – примет с распростёртыми объятиями. Тот же Германия, к примеру, или Англия.
Вступление в НАТО даст Израилю несомненное право вмешиваться в политику его членов, не допустить раздела Польши, к примеру. Вступление Израиля в НАТО закроет туда дорогу России раз и навсегда, стало быть, и ослабит возможный союз того с Людвигом. Наконец, миролюбивые европейцы будут вынуждены прекратить свою миротворческую политику на Ближнем Востоке: хочешь - не хочешь, а придётся помогать новому союзнику в любых боевых действиях.
Что ж, очень, очень хорошее предложение, спасибо, Альфред. Она привыкла справляться сама и, вполне вероятно, сумела бы справиться с соседями. Но воевать в одиночку с Россией, а, теоретически возможно, что ещё и с Германией, - слишком рискованно!
Она сделала очередной глоток виски и внимательно посмотрела на Америку. Зачем ему это? Он действительно может хотеть ей помочь, но, вряд ли, дело в одном благородстве. Будет использовать Израиль как козырь против союза Людвига с Брагинским? Вероятно. Людвига вполне можно этим остановить. Ищет союзника, в котором будет абсолютно уверен? Скорее всего, так и есть. Европейцы могут плести за спиной у Джонса интриги, чем, в общем-то, и занимаются, Израиль пойдёт с Америкой до конца.
Голда допила виски залпом. Сейчас она поступит как Америка, быстро, с разбега, как в омут головой, время мыслей прошло, наступило время решительных действий.
- Знаешь, пожалуй, я соглашусь, - она посмотрела в глаза Джонсу и улыбнулась, - вместе нам будет гораздо легче справиться с этим европейским безумием.
И неевропейским. И если только от моего вступления в НАТО оно не станет ещё безумнее. 
- Я, наверное, совсем засиделась здесь, решая локальные проблемы. Настало время включаться в мировую политику.